Он терзал, бередил свою душу, но тело его оставалось
на том же месте, прислонившись к дверному косяку, и дрожало.
Н. Казандзакис
И пришел день, когда выпала книга из рук. Глаза застлало туманом, тошнота подкатилась к горлу. Все тело содрогалось в знакомом ознобе, уже не холодном, не возбужденном, но душевном. И в обмен на светлую радость, приходилось пить горькую бесконечную чашу тошнотворного зелья. Чтобы чуть подернувшись мягкой радостью, отдать свой покой в обмен на темную боль, немощь и тошноту. Чтобы единственная картина перед глазами была собственные руки, обожженные подавленными страстями и покрытые голубыми порезами, которые будут алеть на собственных глазах, рождаясь в чьей-то душе покоем, очищением и миром.
И единственным теплом было отвернувшееся одиночество, готовое принять навеки осмеянную душу. Только оно знало, что этот день не последний, что на него осуждена душа за содеянные прегрешения.
Душа висела на стене,
Над нею вился рой печали,
А мысли мыкались во сне
И память набело стирали.
Душа висела на стене,
Стекая с потолка на пол,
И в серо-голубой петле
Горящий меркнул ореол.
Душа валялась на полу,
Сама в себе растворена,
Она рассыпалась в золу,
Не долетев до Страшного Суда.